Маленькое предисловие: этот лог - отсылка к прошлому Конховарры, а именно - одному из главных ключевых моментов, определивших путь становления её личности и её дальнейшую жизнь в целом.
Надеюсь, это не запрещено.

Конховарра: …весь день пришлось мотаться по этому чёртовому лесу, чтобы найти хоть кого-нибудь, кого можно было пустить на еду. И под вечер, аллилуйя, подфартило аж на двух зайцев. Правда, забрести пришлось далековато – так, что заснеженные дебри плотно обступили со всех сторон, нагнетая вечернюю темноту раньше времени. Чем ниже пряталось за горизонт закатное солнце, тем сильнее густели фиолетовые сумерки, превращая дальние деревья в жуткие тёмные силуэты, да и в целом делая лес мрачным, враждебным и сложно проходимым. Казалось, пойди обратно, и будешь блуждать здесь до скончания веков. Так могло быть с любым, но не с этой особой, за свои хоть и немногие годы жизни исходившей это место вдоль и поперёк и знавшей его наизусть. Трудность обратного пути была разве что в том, что выдохшись за день блужданий, нужно было не менее активно работать ногами, проваливающимися по колено в снег.

Конховарра: Всё было предусмотрено: на небе почти нет облаков, и, когда взойдёт Луна, её отражающийся от снега свет создаст хорошую видимость, благодаря которой не заплутаешь. Главное - выбрести туда, где лес становится реже. И вот она шагает обратно, опираясь на копьё, с поскрипыванием проминая белый настил и выдёргивая из него ноги. Дыхание тяжёлое, но на удивление размеренное, выдающее в охотнице приспособленность к нагрузкам. Из-за плеч выглядывают охотничий лук и колчан, на поясе болтаются две уже остывшие тушки. Скудный улов для такого путешествия, но это всё же лучше, чем совсем ничего. Выдавшаяся особенно суровой зима косила слабейших и заставила глубоко попрятаться более сильных зверьков, практически не только её семью, но и местных хищников шанса на какое-либо пропитание. Кто бы знал, как до тошноты приедаются эти клубни и безвкусные каши на воде.

Конховарра: Около часа без остановки с завидным упорством охотница продвигалась к выходу из леса, пребывая где-то в своих бытовых озадаченностях и мыслях и изредка поглядывая на небо. Стемнело и, как и ожидалось, взошла Луна. Но даже спустя столько времени пути лес отчего-то не поредел ни на йоту, а бледные лучи ночного светила будто обходили это место стороной. Или просто не дотягивались… Отодвинув свои думы на задний план, путница это замечает и останавливается. Сдёргивает с головы капюшон, рассыпая по плечам вихрь чёрных волос, едва оные прикрывающих. Серые глаза с тревогой бегают по окрестностям, обшаривают её, но без присущей ей цепкости и тяжести. Нет того острого, порой физически ощутимого сосредоточения и внимания. И шрамов тоже нет. Лицо бледное и гладкое, немного округлое и совершенно... подростковое.

Конховарра: На вид ей лет четырнадцать; фигуры, правда, не различишь под всеми этими зимними мехами-одеждами, но в целом видно, что она на той стадии, когда тело формируется. Нет той тренированности, офицерской выправки, чётких отточенных движений. Откуда им взяться, если ты ещё подросток? Поозиравшись, девчонка облокачивается, даже скорее наваливается на своё копьё и чувствует, как ей становится дурно: дышать совсем тяжело, а конечности наливаются тяжестью усталости. Она просто выдохлась. И не понимает, почему лес всё ещё такой тёмный, и не видно Луны, и вообще… Ей холодно. Парадоксально, потому что буквально минуту назад от активной, нелегко дающейся ходьбы хотелось поскидывать с себя все лохмотья. Её обдаёт стылым холодом, пробирающим до костей и заставляющим мелко задрожать. Необъяснимое и неестественное сейчас творилось с юной Конховаррой, вцепившейся в своё копьё, сгорбившейся и уже совсем сипло втягивающей ледяной воздух в стонущие лёгкие.

Конховарра: Темнота вокруг сгустилась, и ей кажется, что она вот-вот упадёт в обморок… но нет, сознание цепляется за то, что видят недалеко впереди расширившиеся глаза: от общего мрачного фона отделяется нечто, силуэт, двигающийся в её сторону. Оно тёмное, даже чёрное, сначала бесформенный далёкий сгусток, а затем проступающее более чёткими очертаниями чего-то четвероногого, размером со среднего медведя. Но спутать ЭТО с обычным диким зверем было бы самой настоящей немыслимой нелепостью: на кого бы оно ни было похоже, главным, что приковывало внимание и буквально гипнотизировало, были глаза. Ядовито алые огоньки, такие яркие на фоне чёрной ночи. Много, должно быть целая дюжина, перемигивающихся и со слепой жаждой взирающих на неё. С новым порывом ветра в лицо Дилис пахнуло смрадом гнили, доносящейся от надвигающейся твари вместе со свистящим шипением и гортанным клокотанием. Звуки тошнотворные, не оставляющие сомнений о намерениях существа, и в то же время вызывающие самый настоящий животный ужас, от которого хотелось бежать и бежать без оглядки. Но ноги как вросли! Пустили корни, предатели, будто нарочно желая погубить свою хозяйку.

Конховарра: Но неужели она сейчас вот так погибнет тут, в глухом лесу, от челюстей этого неведомого чудища? Нет, храбриться она даже не пыталась, но перед её преисполненными ужасом глазами, словно ниспосланные кем-то свыше, наперерез облику демона внезапно возникли образы: её семья - мать, сёстры, младший брат. Что с ними будет, если она погибнет. Как тяжело им придётся выживать без её помощи. Получится ли у них? Вряд ли. От осознания последнего сжимающие древко копья вспотевшие пальцы вдруг с силой сжимаются. Девчонка, с трудом сглатывая ком в горле и облизывая пересохшие губы, вдруг выходит из оцепенения и начинает двигаться, медленно, как в слоу-мо, но тем не менее: она берётся за своё оружие другой рукой и выставляет его перед собой, направляя гранёный наконечник в сторону твари. Клац-клац, клац-клац. Оно щёлкает челюстями, шипя с очевидным предвкушением. Шипением этим ударяя по ушам, ввинчиваясь в перепонки и заставляя бедолагу охотницу жалобно морщиться.

Конховарра: – Н-н-не приближайся… Не подходи ко мне, слышишь?! – дрожащим и надломленным голосом выпалила она и расставила ноги пошире, чтобы суметь встретить натиск. Крик одиноко взмывает к верхушкам деревьев и теряется в чернильно-синей непроглядной вышине без единого намёка на звезду. И в следующее мгновение существо совершает свой прыжок, рывок настолько быстрый, что человеческому глазу не уследить. Девчонка вскрикивает, тычет что есть силы копьём навстречу и слышит оглушительный треск, отдающийся зубодробительной вибрацией в руках. Не успевает опомниться, как оказывается опрокинутой навзничь с выбитым из лёгких воздухом. Смотрит на копьё и с ужасом видит, как то оттяпано ровно наполовину, а по оставшейся в её руках деревяшке стекает нечто чёрное, смердящее и вязкое. Откидывая бесполезную теперь палку прочь, Дилис, подобравшись, что есть сил делает попытку отползти. Но какой уж там успеть, даже смешно: отхаркивая кусок копья, демон равнодушно на оный глядит, а затем переводит свой голодный кровавый взгляд на свою жертву.

Конховарра: И кидается бешеной тенью вновь, с новой силой, придавливая её всем своим непомерным весом к мёрзлой земле. Что обречённая быть растерзанной успевает сделать, так это выставить руки вперёд в жалком противостоянии монстру. Пальцы и ладони буквально проваливаются на несколько сантиметров чудищу в шею, как в густую шерсть. Но вместо той там нечто вязкое, скользкое и жгуче холодное, но в то же время пульсирующее и копошащееся. По рукам течёт и заливает лицо. Отродье беснуется, дерёт когтями одежду и умудряется как следует полоснуть ими девчонку по лицу. Но оно не двигается дальше. Казалось бы, такому огромному, ему не составит труда её просто раздавить. Но что-то ему противостояло. Упорно, как стена, не давая сомкнуть челюсти на её голове. Один её глаз уже не открывается, но второй видит перед собой на расстоянии вытянутых рук жуткую глазастую морду. Лоскутья кожи свисают с неё рваными влажными лохмами, из оголённых дёсен сквозь колья зубов сочится жижа-слюна. Оно будто разлагается, но в то же время остаётся целостным и живёт.

Конховарра: Что-то не даёт ему распасться на куски и трансформирует его тело в жуткое неестественное чудовище. Этот момент сознание каленым железом страха и неизвестно откуда взявшейся лютой ненависти (вновь вмешательство свыше?) выжигает на полотне памяти Дилис, и его она будет помнить до конца своих дней. Отродье взахлёб шипит и клокочет ей в лицо, но не понимает, какого хрена добыча не хочет сдаваться и подыхать. Более того: её агония вдруг почему-то притупляется. А ведь всё это – страх, боль, паника, - главная пища творения Хаоса.

Конховарра: Ненависть теснит страх, и тот начинает отступать на задний план. Ненависть за то, что ОНО обречёт её семью на мучительную голодную смерть. Или рабство. Унижение, торговлю собой ради куска хлеба, а затем, скорее всего, ужасную смерть. Измученные и исхудавшие, избитые, замёрзшие, измождённые; пустое и разрушенное родовое поместье… Калейдоскоп образов проносится перед единственным видящим глазом подростка с бешеной скоростью, и та заходится в полном отчаяния, негодования и лютого отрицания крике. И в следующую секунду её погрязшие в плоти отродья ладони резко вспыхивают ослепительным золотисто-платиновым светом. Он ударяет ему в морду, и того отшвыривает прочь – так, будто эта огромная туша весит не больше, чем тряпичная кукла, а не свою пару центнеров.

Конховарра: Крик обрывается, и полуослепшая девчонка поднимается на локте, чтобы сначала закрыться ладонью от ударившего по глазам ослепительного сияния, а затем сквозь боль и резь приглядеться, как творение Хаоса, издавая леденящий кровь вой и мечась, поначалу пытается даже противостоять свету, а затем катается по земле, швыряемое из стороны в сторону. Удар – вспышка, удар – вспышка. Полыхающий светом сгусток резонирует расплывающимися световыми кругами, растворяя обступивший их мрак; по лесу раскатываются вибрирующие волны рокота, похожего на низкий рык или, быть может, на звук грозового грома. Он словно хищная птица кидается на тварь без устали, раз за разом, принося той жуткие страдания. И не успокаивается до тех пор, пока поверженный и сильно ослабевший Хаос с ужасом не покидает поле боя поблекшей тенью, оставив свою разлагающуюся оболочку распадаться на кусочки. Кончено.

Конховарра: Истерзанная Дилис находит в себе силы только для того, чтобы кое-как подползти к ближайшему дереву и облокотиться на него спиной. И завороженно, не мигая, глядеть на этот свет, одним своим присутствием успокаивающий и притупляющий её боль. Медленно, а от этого ещё более ощутимо обволакивающий, стирающий страх и ненависть. Такое родное, спасительное тепло, к которому она тянет грязную и липкую дрожащую руку. И смотрит в ясные глаза напротив, сияющие переливающимся серебром. Галлюцинации на почве ударной дозы стресса? Или, может быть, ты уже умерла? Да какая разница, когда на смену всему тому случившемуся с ней ужасу приходит успокоение и чувство защищённости. Ей хочется смотреть и смотреть, внимать. Только вот моргнуть один разочек…

Конховарра: И открыть глаза, упершись взглядом в потолок над головой. Доброе утро, Дилис Конховарра, офицер канаронской стражи. Добро пожаловать в реальность. Остаётся только длинно и тяжело вздохнуть и потрогать мокрое от сильной испарины лицо. Провести грубыми подушечками пальцев вдоль линий вдруг занывших отчего-то шрамов, будто проверяя, на месте ли они. Куда же они, родные, в самом деле, денутся.

Подпись автора

«Никогда не бойся своего врага, но всегда уважай его». Таков был бы мой совет, если бы я их давал. Но я не даю советов. Я отдаю приказы. (с)

Говорят, с виселицы видно всю красоту мира. (с)